"Театральные новые известия" (??.05.2006)
Валерий ЯКОВ
Май для Владимира Этуша месяц особый. Во-первых, фронтовой разведчик Этуш отмечает самый светлый праздник – День Победы. Во-вторых, 6 мая у Владимира Абрамовича день рождения. Ему исполнится 83 года. И в этот день, по уже сложившейся традиции, он снова выйдет на вахтанговскую сцену играть «Дядюшкин сон». Играть, как всегда, блистательно. При переполненном зале. С непременными овациями. С морем цветов в финале.
Истинные поклонники театра могли бы быть признательны профессору Этушу лишь за одно то, что среди его многочисленных учеников такие яркие имена, как Максакова, Збруев, Смехов, Высоковский, Ширвинд… У поклонников актера Этуша широчайший выбор разнообразных ролей, талантливо сыгранных им за 60 лет служения Театру имени Вахтангова. У любителей кино – свой Этуш, на счету которого более ста киноролей. И лишь для не многих оставшихся в живых ветеранов войны он просто фронтовой товарищ – лейтенант Володя Этуш. Переводчик полковой разведки. Наша встреча с Владимиром Абрамовичем состоялась в канун майских праздников. Поэтому и беседу мы начали с вопроса хоть и традиционного, но абсолютно неизбежного в такие дни и с таким героем интервью.
– Владимир Абрамович, чем вам запомнился тот далекий день – 9 мая 45-го года? Как вы его отметили? Надели ордена, военную форму, пошли на Красную площадь?
– У меня в памяти осталось ощущение удивительно светлого дня. Я пошел тогда в сквер к Большому театру, там собралось множество фронтовиков. Все были счастливы, глаза сияли, лица, сверкали медали, ордена… Все это сливалось в какой-то необыкновенный праздник. Для меня с тех пор 9 мая – мой второй день рождения.
Про форму точно не помню. Но, по-моему, я надел костюм, который мне купил отец. Кстати, когда я в 44-м после тяжелого ранения и госпиталей вернулся в Москву, то на моей офицерской сберкнижке оказалось 14 тысяч рублей. Весь мой фронтовой заработок. Мне тогда показалось, что я чрезвычайно богат. А потом узнаю, что костюм, купленный отцом, стоит 8 тысяч.
– У нынешнего празднования Дня Победы колоссальный размах, множество высоких гостей, даже центр Москвы грозились перекрыть для москвичей и просили всех, кто может, уехать на дачу. Как вы оцениваете эти призывы и получили ли вы приглашение на Красную площадь?
– Призывы и перекрытия центра – полная глупость. Почему мы должны уезжать из города, если это наш святой праздник и мы, как никто другой, имеем все основания отмечать его так, как делали это 60 лет. Обеспечить комфорт и безопасность для гостей – это забота специальных служб, но они не должны делать это в ущерб москвичам. Что касается приглашения, то я его не получал.
– Когда началась война, вы ведь были уже студентом театрального вуза, имели бронь и могли спокойно продолжать образование. Но в один миг бросили все это и отправились добровольцем на фронт. Что это было?
– Порыв, о котором я не жалею. Но до этого нас, студентов, бросили под Вязьму рыть окопы. И мы там провели три месяца. В Москву я вернулся совсем другим. И Москва уже была другой – с окнами, заклеенными лентами, со светомаскировкой, с тревогой в лицах...
Я играл тогда в чрезвычайно популярном спектакле «Фельдмаршал Кутузов», и однажды перед спектаклем выглянул в зал, а там всего тринадцать зрителей. Мне вдруг как-то стало понятно, что людям не до театра, и на второй день я попросился на фронт.
– У вас была возможность играть во фронтовых актерских бригадах, служить при штабах… Но вы оказались на передовой, чуть не попали в окружение, поднимали лично солдат в атаку, получили пулю в бою... И при этом вели фронтовой дневник, запоминали множество деталей, имен. Читая вашу книгу «И я там был», я все время удивлялся тому, как многое вам удалось сохранить в своей памяти.
– Просто мозг в таких ситуациях по-особому обострен и невольно фиксирует множество деталей, которые уже не стираются. Кроме того, меня четыре месяца готовили в школе переводчиков к разведке. И даже собирались забросить в тыл врага. А враг в тот момент прорвал фронт, наши стремительно откатывались. Командир дивизии, генерал, говорит: «Мы тебя оставим с рацией за линией фронта, будешь докладывать, какие части на нас наступают». Как будто ему не все равно было, от кого драпать. Но что-то тогда сорвалось, и я отступал вместе с нашими частями, защищая из последних сил Кавказ.
А потом, когда уже пошли вперед, помню, как 13 дней не могли подняться в атаку под шквальным огнем. Там и пришлось личным примером поднимать солдат.
– Орден Красной Звезды вам вручали после этих боев?
– Орден мне командир полка вручал на бегу. Во время атаки. Бежит рядом и кричит: «Этуш, тут тебя орденом наградили, держи, пока меня не убило или тебя». И отдал вместе с коробочкой.
– В вашей книге меня поразил эпизод, когда комдив застрелил солдата только за то, что увидел его играющим на гитаре. Эта правда войны потом не мешала вам создавать героические образы, играть комиссара?
– Да нет. Это же были обычные фронтовые будни. Ну чего тогда стоила жизнь бойца? Комдив застрелил солдата, потому что тот позволил себе взять в каком-то доме гитару и заиграть, хотя все силы тогда следовало отдавать наступлению. Или замполит дивизии лично расстрелял хорошего парня, старшину, за то, что он не туда побежал. А помощник замполита полка убил начальника продсклада за то, что тот отказался налить ему стакан водки. Застрелил за стакан. И ничего. Его разжаловали, но оставили служить при штабе. Так и болтался там без дела.
– Поразительно, но с тех пор в нашей армии мало что изменилось. Солдаты по-прежнему остаются пушечным мясом, и их никто не считает, теряя тысячами то в афганской войне, то в чеченской. А командиры могут позволить себе любой самосуд. Тот же печально известный Буданов по пьянке в Чечне швырнул гранату в офицерскую палатку только за то, что счел ее недостаточно убранной.
– Да, и тогда было сплошное несоответствие между декларациями и жизнью. И теперь. Помню, как я все не мог понять на фронте, как же нам удается наступать? Каждый день сообщают, что советские войска после долгих и продолжительных боев освободили один населенный пункт, другой… А я смотрю, в нашем полку десяток повозок, несколько лошадей, два верблюда, вереница измученных солдат. Мы все время куда-то движемся. То в один бой ввязываемся, то в другой. А сводки информбюро словно про какую-то другую армию сообщают. До сих пор помню это странное несоответствие.
– После фронта и ранения вы не разочаровались в театре?
– Нет, что вы. Вернулся в 44-м. В гимнастерке с орденами, в своей простреленной шинели со следами высохшей крови. При палочке. Одним словом – настоящий романтический герой.
– Театральным дамам, наверное, пришлось непросто.
– Это мне пришлось непросто…
– После той правды войны, с которой вы были знакомы лично, как воспринималась вами художественная трактовка войны? Могли и можете ли вы смотреть фильмы, спектакли о тех годах и событиях или коробит фальшь?
– Смотрю с большим интересом, если это хорошая работа. Недавно получил искреннее удовольствие от фильма «Штрафбат». Настоящая и очень честная картина.
– Но ряд ветеранов и депутатов выступили с публичной критикой, заявили, что искажена правда о героической Советской армии.
– Нет, там все – правда.
– А на премьеру «Голой пионерки», шумно представленной совсем недавно, ходили?
– Не ходил и никогда не пойду. Я вообще не могу понять, как можно было ставить подобную пошлость и бред на сцене русского театра. Это не имеет ничего общего ни с искусством, ни с той жизнью, которую мы прожили.
– Может быть, вы излишне строги к молодым режиссерам, которые новыми формами, в современной стилистике рассказывают о том же, о чем говорил и театр социалистического реализма – о человеке и его страданиях?
– Я говорю не о форме, а об отсутствии содержания. Сегодня этого содержания не встретишь на многих сценах, в том числе и именитых театров. И в этом, на мой взгляд, главная беда. Режиссеры, художественные руководители ударились в коммерцию, кто-то пытается любой ценой выжить, кто-то ждет подачки от государства, кто-то надеется на Грефа… А традиции русского театра остаются в прошлом. И никаким грефам нет до них дела, потому что они не понимают, что русский театр – это гордость нашей культуры. Это ее главное достояние, которое может быть навсегда разрушено неразумными реформами и такими «голыми пионерками».
– Будем надеяться, что не все так печально. По крайней мере, в том театральном центре Владимира Этуша, который вы с одобрения Юрия Лужкова строите на Таганке, традиции русского театра будут сохранены в полной мере?
– Конечно. Правда, строительство еще не началось. Мы никак не можем согласовать снос ветхого и давно уже не работающего кинотеатра, который был любезно передан нам московскими властями под театральный центр. Но я не теряю надежды, что мы все проблемы решим, центр построим, пригласим талантливую молодежь и вместе еще покажем, что настоящий русский театр по-прежнему жив.
Источник: "Театральные новые известия" .
